Бегут муравьиными тропами люди. Быстро бегут, торопятся.
Знают, что жить им осталось немного.
Спешат куда-то, льются сквозь время без следов, в страхе от мыслей грызут друг друга в своих норках.
Одиноко людям. Вечерами сидят у лежбищ своих, впечатления дневные перебирают, спасибо говорят картинкам на стенах. Засыпают в ступоре.
Чтобы проснуться утром, посмотреть на кого-нибудь тупым взглядом и вновь ошалело побежать-побежать туда, где Муза ждет. Где стоит, подбоченясь, и подмигивает, а кого и по плечу левому эдак погладит ласково, чуть-чуть, улыбнется доброй улыбкой и голову оторвет.
Напрочь.
Падает маленькое тельце, цепляется растворяющимися ручками за туманный саван, жить хочет, летит в страхе за прошлое.
Неумолимо кромсает его, разрушает въедливо Муза. Кричит тельце, глазки раскрыв, благим матом кричит,
Бегут муравьиными тропами люди. Не замечают гигантов на пути своем. Не видят спокойных лиц. Не хотят видеть.
А лица, эти великие философы, стоят, каждый в своем обличье, покрытые корой истории, смотрят задумчиво, гудят телами, раскачиваясь потихоньку в разные стороны, прикасаясь к эфиру вечности. Ветвями распустились, сплелись ими в тихой грусти за человека.
Переговариваются деревья, древние хранители мира, устоев тайных. Созерцают происходящее без идей изменения. Лишь подруге своей, старой знакомой радуются чуточку, всколыхнув листьями, словно вспомнив ласковый шепот ее. С терпением и пониманием ждут часа увидеть провожатой своей.
Бегают шаловливо человечки, сменяясь из года в год, уходя в вечность.
Помнят деревья лишь первых из них, самых дорогих, с нежными мозолистыми руками, с добрыми печальными взглядами, полными надежд и веры. Знают, как освободила Муза от бренного тела, как указала просветленным дорогу в долину спокойствия свою, как улыбалась она, видя слезы понимания в глазах и долгожданную радость в теле.
Но ушли в небытие люди, закончились. Быдлоиды остались. Рубят быдлоиды вечность. Сменяются и рубят. Пытаются добиться чего-то, принимая от скупой жизни лишь дар беспокойства вечного. Смеются, скалятся мелкие, не видя конца своего. И не увидят.
Лишь теплая грусть созерцателей останется.
Тысячи лет проходят. Тысячи снов летят рядом. Тысячи надежд уходят вникуда, вызывая лишь легкую грусть под толстой корой.
И лишь Муза свободы всегда неизменная с друзьями своими, Муза смерти.